Инфоняня - Сайт для родителей и детей

Добро пожаловать, Гость
Логин: Пароль: Запомнить меня

Публицистика Амфитеатрова

Публицистика Амфитеатрова 8 года 7 мес. тому назад #1494

  • Админчик
  • Админчик аватар
  • Offline
  • Администратор
  • Сообщений: 1283
  • Репутация: 0
ВВЕДЕНИЕ
Александр Валентинович Амфитеатров родился 14 (26) декабря 1862 года в Калуге. Начал печататься с 1882 года в юмористических журналах “Будильник” и “Осколки”, где познакомился с А.Чеховым.
До революции Амфитеатров не раз подвергался преследованиям за свое критическое отношение к самодержавию. С 1904 по 1916 год Амфитеатров, исключая его поездку на театр русско-японской войны, жил в эмиграции, так как в России ему была запрещена литературная деятельность. Издавал в Париже журнал “Красное знамя” (1906-1907 гг.), в Италии близко сошелся с М. Горьким.
По возвращении в Петроград вновь преследовался за цикл “Этюды”, содержавший нападки на министра внутренних дел последнего царского правительства, был сослан в Иркутск и вернулся в столицу после февральских событий 1917 года. К тому времени многочисленные романы, пьесы, очерки, памфлеты принесли Амфитеатрову широкую известность, его называли “русским Золя”.
Четыре послеоктябрьских года Амфитеатров прожил в Петрограде, откуда 23 августа 1921 года бежал с семьей в Финляндию, затем жил в Италии. Умер Амфитеатров в 1938 году.
Данная работа посвящена такой важной стороне литературной деятельности Амфитеатрова, как публицистика.
1. Публицистика Амфитеатрова в период до его первой эмиграции
С 1880 года Амфитеатров под разными псевдонимами, их у него 62, пишет в “Будильник” (где познакомился с Чеховым, Дорошевичем и другими писателями), “Новое обозрение”, “Русские Ведомости”, “Новое время” фельетоны и очерки, юмористические рассказы и памфлеты, стихи и рецензии.
В 1899 году вместе с Дорошевичем Амфитеатров начинает издавать газету “Россия” – первую российскую популярную газету.
Газета “Россия”, существовавшая всего три года, вошла в историю русской журналистики как первая массовая газета европейского типа. Она адресовалась широким массам населения без социальных, сословных, образовательных и материальных различий.
“Россия” вышла в апреле 1899 г. Инициаторами ее создания стала группа сотрудников “Нового времени” во главе с А.В. Амфитеатровым, порвавшая отношения с А.С. Сувориным. Они хотели создать орган периодики, который смог бы противостоять влиянию “Нового времени”. Газета “Россия” появилась как издание альтернативное суворинской газете.
“Россия” имела хорошую материальную базу. Московские купцы во главе с С. Мамонтовым собрали по подписке капитал в 180 тыс. рублей. Ведение дел в газете было поручено зятю С. Мамонтова – финансисту М.О. Альберту, который истратил на газету еще 120 тыс. собственных средств. Во все уголки страны были отправлены уполномоченные для сбора подписки.
“Россия” быстро завоевала симпатии читателей. Это заставило Главное управление по делам печати внимательно присмотреться к газете. В докладе министра внутренних дел Сипягина царю содержится интересная, сделанная на основе наблюдений внимательного и умного цензора характеристика газеты: “Газета представляет собой новый для России тип повременного издания, который весь свой успех основывает на бойких и сенсационных фельетонах, авторами коих были наиболее популярные в этом роде газетные сотрудники Амфитеатров и Дорошевич. Публика обыкновенно с нетерпением ждала этих фельетонов, и №№ “России”, в которых они появлялись, раскупались нарасхват. Таким образом, не устойчивые читатели, а улица составляла цель издания и последняя поддерживала и обусловливала характер газеты”.
В этом отзыве речь идет не о “вредном” направлении газеты, что всегда было характерно для цензорских характеристик, здесь отмечено главное своеобразие “России” – ее тип, новый для русской журналистики. По мнению авторов доклада, этот тип отличался от остальных двумя основными чертами: своеобразием аудитории (“улица”) и особой манерой подачи материала (бойкие, сенсационные фельетоны в основе всех публикаций). Расчет на “улицу”, на купившего газету прохожего, а не на постоянного подписчика предполагал широкую розничную продажу, которая входит в обиход именно с появлением массовых газет на рубеже XIX и XX вв.
“Россия” имела большой успех перед первой русской революцией, когда повысился интерес к общественным проблемам, публика с восторгом принимала любое критическое выступление печати, тем более облаченное в блестящую литературную форму.
Амфитеатров действительно является одним из ведущих сотрудников этой газеты. Но его сатира, узнаваемая, незавуалированная портретность, легко угадываемый персонаж сыграли роковую роль... Он опубликовал фельетон “Господа Обмановы”. В нем были представлены цари – и дед, и отец, и сам Ника-милуша, у которого от чтения урывками “Гражданина” вкупе с потаенными “Русскими Ведомостями” “в голове образовалась совершенно фантастическая сумятица”, разница между дворянским охранительством и доктринерским либерализмом спуталась, он, бывало, произносил: “А здорово пишет в защиту всеобщего обучения граждан князь Мещерский”...
Все это было узнано и публикой, и цензурой, и при дворе. Фельетон принес Амфитеатрову необыкновенную популярность, его заметили Толстой и Горький, однако “Россию” закрыли, а Амфитеатрова сослали в Минусинск.
Одним из ярких образцов публицистики Амфитеатрова того времени является сборник “Бабы и дамы”. Как репортера его привлекла идея о межсословных браках. Он направил во все концы России анкеты, собрал и написал рассказы о супружеских парах, в которых дворянские родословные разбавлялись мещанскими, купеческими. В рассказах Амфитеатрова о женщинах много было описаний убогой жизни, проституции, ревности. Он писал очерки и фельетоны в газетах, потом рассказы и эссе; впоследствии они вырастали в романы. Ему принадлежат слова: “Двадцатый век – век женского возрождения, я думаю, не только в России, но и во всем цивилизованном мире”.
В наследии Амфитеатрова много очерков, статей о людях творческих профессий. О Чехове и Салтыкове-Щедрине Александр Амфитеатров говорил так: “Я должен признаться: если бы мне дано было свершить чудо и вернуть к жизни несколько мертвецов, я, без раздумья, выкрикнул бы первыми: – Салтыков и Чехов!”
Писал Амфитеатров о Л.Н. Толстом. Отдавая должное таланту великого русского писателя, он, тем не менее, отмечал после совместного с ним посещения Ржаного дома в Москве – убежища нищих, жуликов, проституток: “Лев Николаевич был в лице белее бумаги... Я не видел его таким никогда прежде, ни после”...
Он так и не смог высказать на бумаге того, что увидел... И это – Лев Николаевич Толстой, знаток человеческих страданий, величайший ум, способный открыть то, над чем веками бьются люди. “Вот “Война и мир” воскрешает аристократическое прошлое его родины. Вот “Анна Каренина”, роман одновременно психологический и народный”. Вот крестьяне – уж он-то знал их очень хорошо!” “Большой знаток народа в крестьянстве, здесь он, по-видимому, впервые очутился перед новым для него классом городского пролетариата низшей категории, который не только ужаснул его, но на первых порах, видимо, показался ему просто противен”.
Он написал о Лескове и Гоголе, Короленко и Андрееве, Саше Черном и Игоре Северянине, Сухово-Кобылине и Мамине-Сибиряке, Шолом-Алейхеме и Бальмонте, да и многих других писателях. И, конечно, о Горьком.
Амфитеатров очень любил театр, много писал о нем. “Смолоду я горячо любил театр, относился к нему пылко и искренне – любя и ненавидя, но никогда равнодушно”.
Он вспоминает, как 25-летним приехал в Тифлис. “Самонадеянности и самовлюбленности – сколько угодно, хоть отбавляй, и, вправду сказать, очень не лишнее было бы убавить. Бодрости и веселья – непочатый угол. Голосище у меня был огромный и красивого тембра... Натура вывозила, да наследственная, от предков лекторов и проповедников, способность к декламации, ясная, русская дикция. Теперь, на пороге старости, мне, – толстому, грузному, тяжеловесному, полуседому, – обидно даже смотреть на портреты того времени, словно другой человек.
Прекрасивый был мальчик, не в похвалу себе будь сказано. Но и пресмешной, потому что был длинен и тонок как громоотвод, имел ужасно много рук и ног, которые не знал, куда девать, и был уже тогда близорук, как филин”. И вот, на первом же спектакле – это была “Кармен” – он провалился: “Погубив сцену, ухожу с погибшей сцены, тая в душе отчаяние и муку”. К нему в уборную заходит Александр Николаевич Реджио. “Зашел вам руку пожать. Как поживаете?” “Что уж там!” – “Душа моя! Что у вас какая-то нота не вышла, и вы что-то на сцене напутали? Вы вот в отчаяние пришли, что вам немножко публика пошикала... Жизнь все исцеляет”. Потом подошла актриса М.М. Лубковская и принялась Амфитеатрова утешать, сказав, что в прошлом сезоне она сама ошиблась, и публика ее “так освистала”! Но Амфитеатров знал, что Лубковская говорит неправду, просто она желает ему добра. Он вышел на сцену и спел “уже прилично”.
Настоящая фамилия Реджио была Беклемишев. Спустя годы, в восемьдесят пять лет, он приехал осенью 1906 года в Париж в редакцию “Красного Знамени” к Амфитеатрову. “Нет, душа моя, уже не до свидания, а прощайте, давайте расцелуемся. Больше мы никогда не увидимся. Вам нельзя в Россию, а мне в Европе в другой раз уже не быть, помру. Прощайте...”
Амфитеатров писал о театре много, начиная со времен Нерона и до современников. “Появление сценических талантов редко, одиночно, оно – эпохами. Оно – вроде как нефтяные фонтаны в Баку, Все нет да нет ничего, и вдруг – хлынуло, забило, каждый день по миллиону ведер. Выпросталось подземное озеро – и опять сухо. И – Бог знает, на сколько лет вперед”.
Он писал о Южине-Сумбатове и Рощине-Инсарове, Комиссаржевской и Ермоловой... “Каждый большой артист, которого я видел в жизни своей, остался в моей памяти, прежде всего, вроде яркой цветной фотографии, неизгладимым моментальным снимком, который вспыхивает, как только называется имя. Вот уже тридцать с лишним лет прошло, как Ермолова играла Лауренцию в “Овечьем источнике,), а первая мысль об Ермоловой всегда освещает мою память именно этим образом”.
Потом он видел Ермолову десятки раз, был с ней знаком. “Простота и наивность Ермоловой были так несравненны. При мне, и уже знаменитая, резко оборвала одного из своих друзей, когда тот начал было уничтожать талант восходящей драматической звезды. Никогда не слышал я от Ермоловой фальшивой похвалы кому-то незаслуженного и неискреннего порицания”.
Вот о Малом театре и о Южине: “Лишь на фоне такого ансамбля могла зародиться общая мысль о замене театра артистической личности театром режиссерского ансамбля, осуществленная впоследствии В.И. Немировичем-Данченко и К.С. Станиславским. Повторяю: последние могли воздвигнуть свое здание лишь на южинской формации актера образованного, сознательного слова, повелительной логической мысли”.
Амфитеатров рассуждает, когда и где появляется театр: когда существует рабство или толпа свободных граждан ищет себе чего-нибудь популярного, мистического. “Театру часто ставят в упрек, что свою огромную силу почти повелительного внушения толпе мыслей и настроений он употребляет во зло, являясь проводником взглядов против обобщительных, сочувствий, идущих вразрез с преданиями семейного и даже гражданского начала. Театр обычно процветает в те исторические полосы народов, когда последние переживают упадок своего общественного, политического и религиозного строя. Жизнь призрачная начинает пополнять проблемы жизни действительной”...
Амфитеатров хорошо относился к газетчикам – он ценил Дорошевича, Гиляровского, Немировича-Данченко, Тэффи и многих других, но относился с предубеждением, настороженно к иным рвачам и халтурщикам. “Посвящается коллегам газетной страды” сказка о легкомысленной блохе и ее огорчениях. Она беспринципная, образованная, нетрадиционная. И так больно кусается, так цепко впивается!
С 1901 года Амфитеатров сотрудничает с газетой “Русское слово”.
Газета “Русское слово” начала выходить с 1 января 1895 года как ежедневная политическая, общественно-экономическая и литературная газета без предварительной цензуры. Задачами газеты являлись возможно верное отражение русских идеалов и заветов, русских дел и стремлений, множественное и нелицеприятное служение самодержавию и правительству. Так было записано в ее программе. Этой программе газета “Русское слово” неукоснительно следовала все время своего существования.
Приказ о приеме Амфитеатрова на работу в “Русское слово” Сытин подписал 15 ноября 1901 года, и первый фельетон Амфитеатрова “Пестрые главы” появился в номере 315. Вот как характеризовал его публицистику в этой газете Н.Я. Абрамович.
“Несмотря на внешние отличия, есть чрезвычайно много роднящего его с Дорошевичем. Читатель не боится компактных столбцов статьи Амфитеатрова, пестрящих в ней имен, научных терминов. Он знает, что все это – соус, в котором аппетитно подано острое злободневное блюдо, вкусное именно для любителей ежедневности. Несмотря на внешнюю поверхностную эрудицию, показную, являющуюся списком, каталогом, а не внутренним индивидуальным усвоением. Амфитеатров – подлинный гурман, изыскатель литературных и жизненных пряностей. И читатель знает, что его чтение – это ловля таких пряностей, дабы преподнести их потом читателю в виде газетного фельетона или романа, пестрящего именами популярных деятелей современности, или даже исторического исследования, в котором на первом месте исторический анекдот и крупная соль экстравагантности и случайностей, любезных сердцу этого искателя анекдота.. Он необычайно производителен и многословен, но редко скучен. Естественно, что он “любимец публики”, ибо он тоже – забавник, тоже “смехун”, которых любит публика, как Дорошевича”...
Но Амфитеатров не только забавник! Разве не своевременно звучит серия статей “Армянский вопрос”: “Самым страшным эпизодом бойни было ночное опустошение рабочего армянского квартала”... Злободневна и серия фельетонов “В моих скитаниях. Балканские впечатления”. Амфитеатров встретился с королем Александром и напечатал его кредо: “А с тех пор, как Сербия и Россия идут в политических вопросах рука в руку, надо, чтобы Россия имела совершенно ясное и откровенно высказанное представление о том, что делает и думает Сербия”... “Италия и Франция! Трудно себе представить две величины, более не схожие по характеру, темпераменту, публичным проявлениям, нежели эти две такие, казалось бы, кровные, близкие и соседние страны. Разве – Польша и Россия”. К этим выводам можно и нужно прислушиваться и в наше время.
Раздумывая о причинах революции в 1905 году, он пишет: “О себе могу сказать, что никогда не переживал я настроений более печальных и безнадежных. Пять лет назад я веровал в будущую конституцию и грядущие Думы, три года назад перестал верить в Думы, но веровал в бомбы. Сейчас не верю ни в Думы, ни в бомбы – верю только во время и в культурный рост народа, который возьмет свое, но вряд ли мы можем увидеть это. В настоящее время уповать не на что. Народ неподвижим, труслив и до изумления лишен чувства собственного достоинства. Интеллигенция бесконечно болтлива, теоретична, малочисленна, лишена опоры в народе, бессильна сама по себе и до безобразия разделена партийно и фракционно. Революция нища, лишена единства и общего плана, полна героизма личности, но сама не знает, как и куда едет и ведет”.
У Амфитеатрова крепнет мысль о необходимости покинуть Россию. Он писал другу: “Дела мои в прежней позиции, все больше и больше убеждаюсь, что мне нечего делать в России... Поэтому больше чем когда-либо хочется уехать за границу, щоб очi нэ бачилы, – на нейтральную работу”. Зимой 1905 г. он уехал за границу на одиннадцать лет.
2. Публицистика Амфитеатрова в сибирской ссылке
В Минусинской ссылке, уже в феврале 1902 года Александр Амфитеатров получил письмо от Горького: “Работайте, пока что главное – чтобы человек был занят. Соберите в кучу ваш талант и опыт и хорошим усилием воли пустите себя в дело. Единственное утешение для нашего брата – работать!” Потом пришло письмо от Чехова. Амфитеатров расценил эти письма как проявление гражданского мужества. “Только, казалось бы, совсем не близкий мне Чехов и, тогда даже не знавший меня, Максим Горький не побоялись прислать опальному литератору товарищеский ободряющий привет”.
И он работает. Пишет в “Русское слово”, издает свои “Сибирские этюды”. Этюды называли удачными превосходными, приравнивая их к “Сибирским очеркам” Мамина-Сибиряка. Амфитеатров пишет от автора: “Спокойно и без предубеждений записывал я, что видел в степном краю Восточной Сибири и слышал от людей ее. В настоящей книге читатель встретит только то, в правдивости чего я сам не имею никаких оснований сомневаться”.
Книга разнообразна по стилю – там есть беллетристические рассказы, вроде “Яшки”, когда пойманный вор попадает в руки озверевших мужиков: он с пистолетом, они боятся и догадались его водой облить в закутке в двадцатиградусный мороз... Но есть и другое – раздумья о Сибири, мучительные и трезвые размышления.
Сибирь имела и восторженных “хвалителей”, и суровых “хулителей”: И те, и другие писали о Сибири правду. “Суровая природа и бурная история переработали русских колонизаторов Сибири в расу, закаленную холодной практической рассудочностью на случаи решительно всех неожиданностей жизни. Всякой внезапности сибиряк удивительно скоро, легко и здравомысленно находит надлежащее место в общем укладе своей мысли, в общем строе своего бытия”. “Сибирский мужик необыкновенно сметлив. Один, на пример, мембрану граммофонную потерял и ничего догадался приспособить к аппарату целлюлозную пластину из папиросной коробки. Играет? Хрипит, но играет...”
Одни провозглашали Сибирь русским “Мехико и Перу”. Другие упрямо уверяли, что “Сибирь самим дороже стоит”, а ведь только и именно для России – сибирская тайга и рыба, соболь и бобер, золото и железо, пшеница, рожь и другие богатства Сибири.
Страшно пьет Сибирь, именно страшно – “надо подчеркнуть это слово” И приисковые, и крестьяне, и чиновники, и рабочие. Вот только один случай. В Ачинске автору показали богатого мужика-коневода, в окружении его дразнят “двадцатитысячником”. “Причина та, что он трижды наживал капитал, но, когда доходил до двадцати тысяч, то дурел от восторга, запивал и прекращал разгул лишь когда оставался среди пустого двора и в “гуньке кабацкой”. Амфитеатрову рассказали, что, когда тот в запое, его любимое занятие – коней резать: загонит во двор свой табун, ворота запрет, и пошла бойня! “Страшно глядеть, двор кровью залит, трупье горой лежит, а он, пьяный, с работниками своими, сидя на падали, водку пьют и поют: “Кая житейская сладость””...
Сибирский крестьянин, почти безграмотный, поражает наблюдателя своей смекалкой, умом, своей природной интеллигентностью. Естественным умом, свободой мысли и обращения он, никогда не знавший крепостного права, положительно “давит” даже грамотного переселенца. “У сибиряка ум способный и здравомысленный, обольщаться минутою не способный: он смотрит далеко вперед”. Скажем, у него шестьдесят десятин земли, он часть пашет под хлеб, а большая часть – отдыхает, под черный пар, двадцать лет отдыхает. “Чуть широко запахался, – не спохватишься, как уморил землю, – и сиди на голодной степи”. Потому-то сибиряки и против переселенцев: те, захватив землю, не дают ей “остыть, отдохнуть”, а значит, впроголодь будут держать детей и внуков.
За триста лет существования сибирячество не создало ни местной былины, ни песни, ни сказки – все “привозное”. Зато оно – хранитель этого национального старого ритуала, слова и обряда.
Сохраняется ритуал свадьбы, семьи – крестьянской ли, купеческой ли. Сказывается, правда, влияние политической ссылки, “поставляющей” в Сибирь людей книжных, образованных. “Русский” в этом краю значит “уголовный ссыльный посельщик”, “преступник” – ссыльный политический. Все поют “давней давности” песни поселенцев, сохраняют свою национальную обрядовую одежду, из поколения в поколение передают народные хороводные танцы.

Продолжение работы в архиве!

Это вложение скрыто для гостей. Пожалуйста, авторизуйтесь или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть его.

Это сообщение имеет вложенный файл..
Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть его.

Администратор запретил публиковать записи гостям.
Модераторы: Админчик
Время создания страницы: 0.140 секунд

Понравилось? Поделись с друзьями: